Решение было принято, и, спускаясь с хребта на восток или северо-восток, я направился к спасительному для крестьян месту. Шёл не очень долго, около пятнадцати часов с одним хорошим привалом, и вскоре оказался перед глубоким ущельем, в котором пахло тухлыми яйцами. Это явный признак того, что воздух насыщен сероводородом, и, хотя мне было неприятно вдыхать эти ароматы, я знал, что идти надо, за ущельем начнётся подъём, который выведет меня на перевал, и там я смогу найти помощь у местных партизан. Поэтому, зажав нос, по склону ущелья, а не по тропинке я начал движение, обошёл все ловушки, затем горячие сероводородные родники и вышел на небольшую полянку перед вполне приличной широкой тропой, которая петляла по горе и выходила к убежищу.

Здесь меня уже встречали – три мужика в лёгких пехотных доспехах с дротиками и щитами в руках и ещё, как мне показалось при беглом осмотре зарослей справа и слева, не менее пяти арбалетчиков и лучников. Понятно, что дергаться смысла не было, и, назвав себя, я отдал бойцам графа Кемета своё оружие. После чего под их приглядом направился на вершину хребта, где оказалось около пятисот беженцев.

Меня провели в небольшую рукотворную пещерку, выдолбленную в скале, в которой находилось четыре человека – двое скорчились на полу, по виду ассирские кавалеристы, а двое других, суровые бородатые дядьки лет под пятьдесят, нависали над пленниками и, время от времени избивая их, вели допрос королевских солдат. Пока меня не трогали, не связывали и с кулаками не бросались, так что имелось время посидеть на бревне у стены и послушать разговор местных командиров и пленников, а полученную информацию, как водится, отложить на подкорку и раскидать на составляющие фрагменты.

– Повтори! Повтори, что ты сказал, тля! – выкрикнул один из партизанских вожаков и ногой, обутой в сапог с жёстким носком, ударил ассира, лежащего на холодном каменном полу.

Удар, пришедшийся в бок, был сильным. Королевский кавалерист, молодой мужчина, лицо которого было покрыто гематомами, вскрикнув от боли, сплюнул на камень сгусток из слюны и крови и сипло выдохнул:

– Вы все сдохнете, имперские свиньи! Вам конец! Это Последняя война! Так сказал король!

– Ах ты, мразь! – Новый удар сапогом, на этот раз в живот.

Ассир согнулся и издал какое-то бульканье, которое вскоре превратилось в смех, и продолжил:

– Вы сидите в горах и думаете, что вас не достать? Нет, вы ошибаетесь. На этот раз вы здесь не отсидитесь. Наши генералы знают каждый ваш схрон и все убежища, и вскоре сюда придут горные пехотинцы, которые выкурят вас и ваших шлюх вместе со щенками с этого перевала. А после этого всех вас утопят в вонючих лужах внизу. Смерть вам, остверы! Всем, без исключения!

Партизан побагровел, не сдержался и, сверху вниз, резко и сильно ударил пленника кулаком в висок. Голова кавалериста ударилась о камень, и явственно слышный хруст костей мог сказать о том, что на одного языка у кеметских крестьян стало меньше. Пленник несколько раз дёрнулся всем телом, выгнулся дугой и застыл, а озлобленный вожак кинулся на второго пленника. Однако другой командир, видимо в местной иерархии более старший по должности и званию человек, перехватил его руки, удержал разъярённого мужика и сказал:

– Флинн, успокойся. Я знаю, как тебе тяжело. Но держи себя в руках. Этот пленник нам ещё нужен. Выйди и остуди голову.

Тот, кого назвали Флинном, резко встряхнул косматой головой, вырвал из захвата свои руки, развернулся на пятках и, что-то бормоча себе под нос, покинул пещеру. Второй командир проводил его взглядом, посмотрел на меня, молча кивнул, словно поприветствовал, и вновь сосредоточился на допросе.

Вопросы следовали один за другим, и пленный ассир, оказавшийся капралом из разведывательной конной группы, которую всего несколько часов назад разгромили партизаны, отвечал без всякой запинки. Я всё это время находился рядом, узнал для себя кое-что интересное и понял, что, придя к крестьянам, поступил очень верно. Сейчас на равнинах было такое количество вражеских войск, которые, выискивая партизан, методично прочёсывали каждый квадратный километр, что я бы там, не зная ассирского языка, который сильно отличался от остверского, скорее всего, долго не пробегал бы. Меня бы обнаружили, локализовали и затравили, словно дикого зверя. Поэтому скорое соединение с регулярными имперскими частями было невозможно, и оставалось надеяться только на помощь кеметцев, а за это, глядишь, и я им чем-то смогу помочь.

Допрос окончился. Охранники выволокли пленника из пещеры, и мы с командиром партизан остались вдвоём. Он приблизился ко мне, и мы присмотрелись один к другому. Передо мной стоял крепкий широкоплечий брюнет с окладистой бородой, в добротной одежде, лёгком полушубке, который с левого бока был аккуратно заштопан, и с кортом на ремне под ним. По виду справный хозяин, возможно, бывший солдат имперской линейной пехоты или дружинник графа Кемета. А что видел он? Русоволосого статного юношу лет девятнадцати с правильными чертами лица и голубыми глазами в брезентовой горке, костяшки пальцев набиты, на ладонях характерные для мечника мозоли, взгляд уверенный, а на левой руке редкий в этих местах старый охранный серебряный браслет. Похож на имперского дворянина.

– Меня зовут Шин Калаган, – присаживаясь рядом со мной и вытягивая ноги, устало произнёс партизанский командир. – Я у местных жителей за главного.

Понимая, что от меня ждут ответного представления себя, я сказал:

– Лейтенант наёмного отряда «Рейдеры Плетта» граф Уркварт Ройхо.

Мужик кивнул:

– Бор, племяш мой, про тебя говорил. Сказал, что ты сам попытаешься на соединение со своими выйти. Что, не получилось?

Отметив, что парень, которого я при нашем знакомстве пощадил, оказался нормальным человеком и мои слова о сохранении тайны понял верно, я согласился с Калаганом:

– Да, не получилось.

– И ты решил к нам прибиться?

– До той поры, пока не разберусь, как мне снова свою попытку повторить.

– Это правильно. – Калаган сделал паузу и добавил: – Я видел, как ваш отряд к храму подходил, и тебя запомнил, лошадка под тобой была хорошая, а потом наблюдал, как наёмники от развалин после боя уходили. Ваших тогда только тринадцать всадников уцелело, а за ними полсотни ассиров с двумя магами гнались. Так что очень может быть, что от твоего отряда никто не уцелел.

– Наёмники – люди опытные и должны были отбиться.

– Ну, тебе виднее. Давно военный лицей окончил?

– А заметно, что я из военного лицея?

– Прямо в глаза бросается. Выправка, стать, постоянное напряжение и взгляд, который всё вокруг обшаривает и пытается проанализировать каждое движение окружающих людей. Я двадцать лет на границе службу тянул, насмотрелся на таких, как ты.

– Ясно. Мой выпуск покинул стены лицея девять дней назад.

– И сразу на войну?! – Немного удивлённый партизан посмотрел на меня и еле заметно усмехнулся.

– Так сложилось.

– Серьёзно всё у вас. Видать, не перевелись ещё в империи боевитые дворяне, хотя и поговаривают, что всё прогнило, и нашему государству приходит конец. – Калаган встал, поворотами корпуса тела вправо и влево размял поясницу и спросил: – Итак, ты с нами?

– С вами.

– Тогда запоминай сразу, господин граф. Никаких ваших, – он покрутил в воздухе растопыренными пальцами правой руки, – благородных штучек-дрючек, вызовов на дуэль, подъёмов штандарта с родовым гербом, объявления себя перед боем и прочей дурости быть не должно. Сейчас война идёт на уничтожение, и каждый убитый ассир – это минус один клинок во вражеской армии. Мы будем бить врага исподтишка, из-за угла, днём и ночью, используя каждую возможность. Понимаешь, о чём я говорю?

– Более чем.

– Отлично. Тогда слушай дальше. Командир здесь один, это я. У меня два зама. Флинн, – Калаган кивнул на выход, – который сейчас не в себе, потому что его мать погибла, не успела из деревни уйти. И Лунь, старый местный бродяга. Он сейчас на разведке вместе с Бором и ещё несколькими парнями, но ты его сразу узнаешь по седой голове. Им подчиняться как мне. Сказали – лечь, значит, так и сделай. Велели бежать, драпай со всей мочи.